Мы были врачами

ОПАЛЕННЫЕ ОГНЕМ ВОЙНЫ

Источник:www.iremember.ru/mediki/blog.html
Кузнецова Татьяна Ефтихьевна

Я поступила в 40-м году в медшколу. Не дали мне закончить и в январе 42 выдали дипломы. Потом повестка в военкомат - с собой кружку, ложку, белье и на фронт. Краснодар был под немцами, родители у меня там оставались. Немцы узнавали у кого родственники в армии и вешали их в центральном парке. Бог миловал и никто не сказал, что я в армии. Отца несколько раз допрашивали, требовали сказать кто в армии, кто коммунист, но он молчал. Рядом жил предатель Белобров, он сазу к немцам ушел извозчиком в обоз, но он никого не выдал. Я когда пришла с фронта, отец рассказывал, что он удивился и когда тот ушел подумал, что ему хана. Сестру Веру уже в вагон посадили в Германию угнать, но отбили вагон. Она на немцев до этого работала - окопы рыла. Они переживали не меньше моего.
Попала я в большой сортировочный эвакогоспиталь номер 4557. Формировали нас на Кубани в Кочубеевке. В своей одежде - холодно. Я там заболела. Принимали мы там Ленинградцев опухших. Потом на фронт, в Керч. Хотели было переправить в Керчь, а тут ее пришлось сдать. Стояли долго в Баку, Грозном. Бомбили. Потом нас отправили в Грузию. Там раненых нам привозили. Многие, особенно нацмены хулиганили. Мыло оставлять нельзя было. Как только дело к выписке, они мыла наедятся - у них понос кровяной. А потом наступать начали. Курск, Тула, Орел - развернемся ненадолго и опять сворачивайся, все таскай. Кроватей у нас не было, раненых клали на полу. Армейский госпиталь. От передовой 20-40 километров. У нас только первичная обработка. Продукты разгружали - мешки с песком по 40 килограмм таскала. Я была старшиной медициной службы, медсестра. Все время операционной медсестрой была. Раненых бывало привезут на Студебеккере - они все тяжелые. Летом повязку снимаешь, а там уже черви. Как они мучались, наши солдаты! Мы их перевязываем и отправляем в тыл. А если тяжелораненый - мы оставляем недельки на две. Потом отправляли. Гипсовали. Загипсуешь и вдвоем с трудом поднять можешь, а на машину-то его еще и приподнять надо! Работали не жаловались как будто так и надо было. Без выходных. Какие выходные?! Нам спать давали по 2-3 часа! Один раз думаю между раненными лечь полежать, а когда проснулась оказалось, что сплю в морге, среди трупов и отрезанных конечностей. И не страшно было.

Переливание крови майору Ольховому выполняют ст. лейтенант Коновалова Дарья Сидоровна и сержант Кузнецова Т.Е. Паневежис 20.8.44
Войну я закончила в Гранце в Восточной Пруссии. Нас из Гранца отправили на войну с Японией и я попала в авиачасть. В Чите высадили три хирурга и три медсестры. Нас там долго держали на пересылочном пункте, но в конце концов нас троих подруг отправили в авиачасть в медсанбат. Там уже можно было служить. Когда там летчика ранят! Если не разобьется, то вот за ним ухаживаешь. Мало было работы. Демобилизовалась я в 45-м и приехала домой. Месяца через два неожиданно вызвали в военкомат - пришел орден Красной Звезды, потом пришла медаль "За Боевые Заслуги". А сначала нам дали значок "Отличник санитарной службы".
Обрабатывали раны хирурги. Хирурги были очень хорошие специалисты. Некоторые были после института, а некоторые и после 3-4 курсов. Перекись, сульфодемизин и стрептоцид - у нас были. Спирта полно было но никто не пил, ни сестры, ни хирурги. Спиртом раны обрабатывали. Спирт, перекись, йод, зеленка. В Паневежисе стирали бинты, дезинфицировали и катали. Вот как-то Алексей пришел, а я сижу, катаю. Мы все бинты с ним катали. К концу войны уже пенициллин был. Уколов от температуры никому не делали. Делали морфий всем подряд потому что боли были страшные. Такой поток. Только успеваешь морфий колоть. Морфий был без контроля. Даже врач не контролировал. Ходишь, смотришь - надо бы сделать, подойдешь, а он уже мертвый. Прикроешь его шинелью и идешь к санитарам. Санитары у нас были легкораненые, которых оставляли. Они нам помогали. Госпиталь был - одни девчонки по 18-20 лет, тяжело было. Они нам помогали. Вспомнишь и не верится.
Специальных палат для умирающих не было. Да и вообще палат не было. Мы рады были любой крыше. Сразу простыню натягиваем, отделяем операционную. Оперируют сразу 4-5, а то и 6 хирургов. Движок был и свет в операционной был всегда, а в палатах ходили с коптилками.
Соломы-то не было! Рады были соломе. Потом уже матрацы появились. Алексея-то в Паневежис раненного привезли. Там уже и койки были и матрацы. Там мы и познакомились. Раненный он был в поясницу. Вот тебя около месяца продержали, потому что нельзя было транспортировать - лежал на щитке. Один осколок не стали удалять, поскольку он рядом с легким и позвоночником - могло парализовать.
Основная причина смертности у нас была гангрена, столбняк. Хоронили в братских могилах. Так-то они грязные и завшивленные были, а тут еще ранение. Поэтому руки и ноги отнимали. Противостолбнячные уколы делали, но часто было поздно. Иногда по 10-15 машин привозят - разгружать не успеваешь. Одни только стоны. Тот кричит, тот по пить хочет, тот еще чего-то. Ой! Не ухватишь. Вначале было жутко, а потом попривыкли как будто так и надо - спасаем и спасаем.

Раненых конечно было больше когда в наступлении. Я дневник вела, а потом узнал замполит. Подошел: "Ну-ка покажи!" Показала: "Нет, уничтожь! Не дай бог попадешься в руки СМЕРШа." Уничтожила.
На танцы? Какие танцы! Нам бы 10 минут поспать! По-сменно спали. В летной части да - там ходили. Там делать нечего - все легкораненые. Вот так весь свет объездила в телячьих вагончиках.
Питание было - перловка, иногда котлетка. Раненых кормили хорошо. Кухонь у нас было 2-3. Дезинфекцию делали одежды. Раненых немцев не было, но один раз были раненные власовцы. Мы их перевязывали и отправляли в лагерь. Перед самым концом войны к нам поступила немецкая разведчица - красивая деваха, коса, ногти длинные с маникюром. Говорили, что ее с парашютом сбросили, но наши ее нашли. Ее расстреляли. До нижнего белья раздели, а на ней сплошные проводки видимо для передатчика. В бомбежку ни куда мы не прятались, а дрожали, но продолжали работать. В баню строем водили. Редко это было. У нас не было горячей воды. Даже бедные хирурги мыли руки холодной водой. В последнее время у нас была ванна.
- А.Д. Были ли привилегии для комсостава?
Нет не было ни в условиях ни в питании. Питание общее было для персонала и для раненных.
- Я лежал все одинаково было для всех. - Алексей Филиппович, - там, в Поневежесе, уже и первое, и второе, и компот, мясо, и 100 грамм вина какого-то. Выживало много. Иногда таких тяжелых отправляли, потом смотришь письмо пришло, а он опять на фронте. Вон он какой был, и то до конца войны был. Романов не было, времени не было. У нас в госпитали было две супружеские пары и все. На фронте, говорят больше было. Вон твой Бабкин (показывает фото) ухватил фельдшера из своего дивизиона.

Капитан Бабкин с будущей женой
Я уже никому ничего не рассказываю - говорят сказки.
Интервью: Артем Драбкин
Лит. обработка: Артем Драбкин

Пекарский Леонид Мотелевич

Л.П. - Родился в апреле 1919 года в городе Фастове Киевской области, но в 1933 году наша семья переехала в Киев. Мой отец работал слесарем на заводе.
Я проучился в школе 6 лет, но время было голодное, пришлось оставить учебу и в 13 лет я пошел в ФЗУ. В фабрично-заводском училище давали рабочую хлебную карточку, на нее выдавали 400 граммов хлеба, и это немного спасало от голода.
После ФЗУ я работал слесарем в гараже, в1935 году поступил на вечерний рабфак (рабочий факультет) Киевского Индустриального Института.
В 1939 году меня призвали служить в Красную Армию. Группа призывников, 120 человек, все из Ленинского района города Киева, попала служить в Брянскую область в город Карачев. Здесь размещался 4-й отдельный стрелковый батальон, которым командовал майор Штейнлухт.
Г.К. - Почему стрелковый батальон считался отдельным?
Л.П. - Помимо обычной армейской подготовки, мы занимались охраной "секретных складов" размещенных под землей. Что находилось в этих складах, мы не знали, да и не особо интересовались этой "военной тайной". Но как-то в парикмахерской нас спросил местный парикмахер: "Ребята, а вы хоть знаете что охраняете?", и, услышав наш отрицательный ответ, доверительно сообщил: "Там находится секретный артиллерийский завод и склад снарядов!". Об этом были хорошо осведомлены все местные жители, так что слово "секретный" было уже лишним.
Г.К. - Какой была служба в довоенной Красной Армии?
Л.П. - Жили как одна дружная семья. Призывались все с одного района Киева, многие друг друга знали еще на "гражданке" или имели общих знакомых. Жили в старых "екатерининских" конюшнях, превращенных в казармы. Двухярусные нары, в казарме ни часов, ни радио, но на это, тогда, мало кто внимание обращал.
Никакого "дыхания грядущей войны" мы не чувствовали, наша служба было монотонной и размеренной, и в июне 1941 года все наши помыслы были направлены на скорую демобилизацию. Нашу пехотную подготовку я считаю довольно неплохой, когда батальону пришлось вступить в бой, мы знали, что делать в бою. У нас был неплохой взводный командир, лейтенант - еврей, "прикидывавшийся цыганом". Он нас основательно готовил. Да и комбат Штейнлухт постоянно требовал от ротных командиров, проведения боевых занятий и учений, параллельно нашей караульной службе.
Г. К. - Как Вы узнали о начале войны?
Л.П. - У нас столовая располагалась в здании клуба. 22-го июня нас повели строем на обед. На мостовой стояли женщины и плакали. У одного из бойцов размоталась обмотка, и он вышел из строя, чтобы ее перемотать. Женщины кинулись к нему и стали его целовать, говоря ему: "Сыночек, родненький, ты же такой молоденький, Что же с вами теперь будет!". От этих женщин мы и узнали о начале войны.
Вскоре батальон передал свой участок "запасникам" и нас направили в Тамбов, на формировку. Здесь формировалась 19-ая стрелковая курсантская бригада, но курсантов в ней была примерно треть - курсанты Смоленского пехотного училища, остальные - "кадровики" и добровольцы. В Тамбове мы находились несколько месяцев. А потом, немцы подошли к Москве и нам приказали выступить на фронт. Мы почти не имели боеприпасов, на каждую винтовку приходилась только одна обойма патронов. Гранат не было вообще.
Политруки нам повторяли, что "штык - молодец":
Нас привезли в Москву, мы заночевали в подвале радиостанции Коминтерна. Утром проснулись, а там будто манна небесная свалилась на нас - привезли боеприпасы, гранаты, бери сколько хочешь и сколько унесешь.
Артиллеристы прямо там, на месте, получили орудия и низкорослых диких монгольских лошадок. Какое-то время мы стояли в резерве 20-ой Армии, а потом нас кинули в бой.
Г.К. - Ваш первый бой.
Л.П.- Лежим в окопах. Холодно, вокруг все завалено снегом. Валенки и полушубки нам не дали, все в шинелях, на ногах ботинки с обмотками. Немцы появились на опушке леса. Раздается команда - стрелять по всему, что движется. Стали отстреливаться. Нас засыпали минами и снарядами. Атака повторилась. Было страшновато и жутко с непривычки, рядом ведь твои товарищи падают убитые. Немцы залегли, и тут держись - "продолжение банкета"... Четыре немецких танка пошли в атаку на наши позиции, и такое ощущение, что все они именно на тебя идут, а у нас в батальоне только одна пушка 45-мм: Но мы не дрогнули, батальон хоть и потерял половину своего личного состава, но со своих позиций не отошел, танки подбили гранатами...
Г.К.- Ваша бригада сражалась, находясь впереди других частей с самого начала контрнаступления под Москвой, и через две недели боев освободила Тарусу. Как это происходило?
Л.П. - За первые две недели наступления бригада потеряла две трети личного состава, и никаких "классических атак" в полный рост по снежной целине, как это показываю в кинохронике, уже никто позволить себе не мог. "Убийственная роскошь". Наши атаки выглядели так - ночью подползали поближе к немецким позициям, а потом - бросок вперед: Как повезет: Потери у нас были очень чувствительные. Было немало и "глупых" потерь. Как-то батальон захватил два грузовика с немецкими рождественскими подарками, а там шнапс и ром в бутылках. Все набросились и стали потрошить подарочные ящики, а немцы выждали, пока нас там порядком не набралось, и накрыли всех прицельным огнем. Человек тридцать только убитых. Прошло еще какое-то время, как снова "жаждущие" полезли под огонь, к этим проклятым грузовикам. Комбат приказал моему ротному Рябикину взять бойцов и выставить заслон на подходе к дороге, и всех, кто попытается туда добраться, - "привести в чувство".
В в тех зимних боях почти все мои товарищи по кадровой службе были убиты или ранены. На моих руках умер мой товарищ Лихтман. Многие погибли.
После войны вернулся в Киев и стал разыскивать своих товарищей по 4-му отдельному батальону, с кем вместе служил в Карачеве, а потом попал в 19-ую курсантскую бригаду. Нашел Андрея Кулинича (он после войны стал заместителем ректора Киевского Госуниверситета), да еще Миша Факторович с войны вернулся слепым инвалидом. А мои другие товарищи: Сеня Шмушкевич, Гриша Мазур, Барышников и остальные, так и остались навсегда на полях войны: 22/12/1941 года меня ранило в ближнем бою пулей в левую голень.
Ранение легкое, сквозное, я пробыл в санбате бригады почти две недели, а потом вернулся в роту. Пока был в санбате, все время помогал медикам, и это в какой-то мере предопределило мою будущую фронтовую судьбу.
Г.К. - Каким образом?
Л.П. - В апреле 1942 года у меня открылась рана на ноге. Все время сидели по пояс в болотной холодной воде, так вот у меня в ноге образовался свищ. Пришел в санбат, а меня там многие еще с декабря хорошо помнили. Хирург рану почистил, на ногу наложили повязку. Подходит ко мне командир медсанбата и говорит: "Пекарский, к нам разнарядка пришла, послать человека на курсы младших военфельдшеров. Ты самая подходящая кандидатура - грамотный, с боевым опытом, орденоносец. Давай мы тебя пошлем. А через четыре месяца назад к нам уже лейтенантом вернешься. Считай, что врачом станешь". И я не знал, что ему ответить. С одной стороны я за прошедшие полгода на передовой фронтового лиха уже нахлебался вдоволь, но воевал честно, себя не щадил, за бои под Москвой был награжден орденом Красной Звезды. Где-то в глубине души, мне хотелось отдохнуть хоть немного от этой крови, холода и голода, но больше этого, говорю сейчас предельно честно, мне не хотелось расставаться с товарищами по роте, ведь столько уже вместе пережили. Вернулся к себе, никому ничего не сказал. А через несколько дней меня вызвали в штаб полка и вручили направление на курсы военфельдшеров. Попрощался с друзьями со слезами на глазах, сказал, что и оглянуться не успеем, как я снова вернусь в батальон. Я действительно в это верил, но только нашу курсантскую бригаду летом 1942 года перебросили на Кавказ, через Махачкалу, а я после курсов попал на Брянский фронт:
Г.К. - Как долго проходило обучение на курсах?
Л.П. - Курсы находились в Уфе, наш набор состоял из 100 человек, почти все - фронтовики. Учеба продлилась с начала мая до зимы 1942 года.
7/12/1942, нам присвоили звания младших лейтенантов, и я получил направление на фронт в 101-й стрелковый полк 4-ой Стрелковой Дивизии, на должность фельдшера стрелкового батальона, командиром санитарного взвода. Дивизия стояла на переформировке в городе Краснозаводске Московской области, и командовал ею полковник Воробьев. В этой дивизии я провоевал до конца сентября 1943 года, пока не выбыл из строя по тяжелому ранению и контузии.
Г.К. - Сколько человек было в составе санвзвода стрелкового батальона? Какое оборудование и медикаменты имели в своем распоряжении батальонные медики?
Л.П. - Из санвзвода на каждую роту (включая минометную и пулеметную), выделялось по одному санинструктору, это уже пять человек. При мне постоянно находились два санинструктора и три санитара. Кроме того в санвзводе трое-четверо ездовых с лошадьми. Непосредственно в ротах для выноса раненых с поля боя перед атакой ротные назначали санитаров, обычно по два человека на взвод. У нас в батальоне не было волокуш или собачьих упряжек для вывоза раненых с поля боя, автотранспорт был только в дивизионном санбате, поэтому вся эвакуация раненых из санвзвода батальона в полковую санроту или в дивизионный медсанбат проводилась на телегах, а зимой на санях. А по поводу "оборудования" - я вашего вопроса не понял... Носилки, небольшой комплект шин... и все... У санинструкторов в сумках перевязочный материал, а у батальонного фельдшера кроме бинтов и жгутов, были в сумке шприцы, камфора, новокаин и противостолбнячная сыворотка. Никакого хирургического инструмента у меня не было. Первичная хирургическая обработка раненых проводилась уже в полковой санроте, там всегда было как минимум два-три врача и свой хирургический- операционный взвод.
Г.К. - Вынос раненых с поля боя обязательно с их личным оружием - это была "официальная установка", приказ?
Л.П. - На бумаге, и не более того. А в бою как получится, вынос раненых почти всегда проводился под огнем противника, никто не ждал пока бой затихнет, так кто из санитаров это оружие будет под шквальным огнем искать?...
Главной задачей было вынести людей, не дать раненым истечь кровью, вытащить их в безопасное место.
Г.К. - В каких ситуациях батальонные медики не могли выполнить свою задачу?
Л.П. - Были случаи, что просто невозможно было подползти к раненому. Лежат раненые бойцы светлым днем прямо перед немецкими позициями или на ровном поле. После того как несколько человек погибало от пулеметных очередей или снайперского огня при попытке подобраться к ним, такие попытки прекращались до наступления темноты. Всех раненых с нейтральной полосы или с минного поля невозможно было вытащить, особенно после разведки боем. Были и такие случаи, что разведчики проводили поиск на участке батальона, при отходе их немцы накрывали огнем, и кто-то из раненых разведчиков оставался лежать на "нейтралке". Попробуй, вытащи, если вся немецкая линия только и ждет, кто из наших окопов первый поползет, выручать своего...
Или, например, поле боя осталось за немцами, и никто санвзводу не отдавал прямой приказ идти ночью " к немцам" и вытаскивать наших раненых. Но ведь приходилось неоднократно. Или вот эпизод, оставшийся в памяти. Есть такое довольно крупное село Нелбочь-1 , которое переходило из рук в руки четыре раза. Ночью пошли впятером искать раненых, часть села у немцев, часть в наших руках. Кругом все горит, светло почти как днем. Нарываемся на немцев, примерно взвод солдат, которые, без стрельбы и шума, шли в обход. Мы вступили в бой, придержали их, и пока к нам подошло подкрепление, четыре санитара, бывшие со мной рядом в этот момент, были уже убиты.
Г.К. - Насколько велики были потери у батальонных медиков?
Л.П. - Страшные потери. Больше двух месяцев у нас никто во взводе не продержался, за исключением одного "долгожителя", санитара по фамилии Ворона. Вся работа санитаров и санинструкторов на передовой, под огнем...
У многих нервы не выдерживали.
Г.К. - Девушки-санитарки были в Вашем батальоне?
Л.П. - При мне женщин в батальоне не было. Я, вообще, считаю, что посылать девушек в стрелковые порядки, под огонь - это преступление. В санитары всегда набирали крепких тридцатилетних мужиков, другим все это было не под силу выдержать. Тут дело не в том, что только здоровый мужик может вытянуть ползком или вытащить на своем горбу раненого, весом килограмм 80-90 с поля боя. Психика не выдерживала каждый день видеть кровь и смерть, видеть искалеченные тела, искромсанные, пробитые и изорванные пулями, осколками снарядов и мин. Переломанные кости, пробитые черепа, оторванные руки, ноги, вспоротые осколками животы из которых вываливаются кишки, вырванные из тел куски плоти, душераздирающие крики или тихие мольбы о помощи ... Агония умирающих... Кто в сознании, а кто уже в беспамятстве... Или, как вспомню полностью обгоревших танкистов, уже черных, не имевших никаких шансов выжить, так не по себе становится, до сих пор оторопь берет. К этой жути, только кажется, что можно привыкнуть... Каких только раненых пришлось увидеть... Лежит на земле тяжелораненый, окровавленный обрубок, ясно, что уже не жилец на этом свете, но еще дышит, еще в сознании, смотрит на тебя с мольбой, а что ты можешь сделать, если ранение смертельное... Оттащить в ближайшую воронку, перевязать, и, если возможно, облегчить боль, но жизнь ему не сохранить, его не спасти,... на твоих руках человек умирает... Все это после войны я постоянно видел в своих снах и чуть сам "не сдвинулся". Не мог даже фильмы про войну смотреть, вся эта жуть сразу возвращалась в мои сны.
Были бои, когда за сутки через батальонный медицинский пункт проходило свыше двухсот раненых. И после оказания первой помощи батальонный фельдшер устанавливает очередность эвакуации тяжелораненых в санбат, сам решает, кто имеет шансы выжить, а кто нет, кого отправить из пекла передовой в тыл с первой подводой, а кто может еще продержаться и подождать, и сразу "отделить" тех, у кого смертельное ранение... И все это - без права на ошибку...
Г.К. - На фронте были фаталистом или верили, что останетесь в живых?
Л.П. - Выжить не надеялся, не было повода тешить себя подобными несбыточными надеждами. Передовая, кругом смерть, как будто "сама костлявая с косой" прошла. Например, в бою за Брянск-Бежицу в нашем и в соседнем 220-м стрелковом полку полностью погибло по одному батальону, а в других осталось по 25-30 человек. Воевали в сорок третьем году до последнего человека.
Но на войне доставалось горя не только тем , кто находился в первой линии, никто не знал где тебя смерть достанет, в первой траншее или в ближнем тылу.
Я как-то в затишье поехал в дивизионный санбат за медикаментами.
Только оттуда отправился назад в свой батальон, как налетела немецкая авиация и разнесла санбат в мелкие щепки.
Или был еще случай, когда мы стояли во втором эшелоне, и вдруг вызывают нас, группу офицеров-коммунистов, в штаб полка на партсобрание, надо было пройти по открытому полю, справа густой лес. И где-то засел в лесочке немецкий снайпер, "снял" трех наших офицеров, а я добрался до края поля живым...
Разведка на рассвете приволокла с той стороны легкораненого "языка" - офицера, но поиск прошел "с шумом", к своим добрались, вытащили "языка", только два целых разведчика. Немцы сразу остервенело стали бить из минометов по нашим позициям, огонь такой, что головы не поднять. Меня позвали в траншею перевязать раненого немца, и только я закончил перевязку и отошел по траншее на несколько шагов, как случилось прямое попадание мины в то место траншеи, где, пережидая обстрел, сидели разведчики с пленным. Немца в клочья, а разведчиков только немного задело осколками. Такое вот везение...
Г.К. - Указ Верховного от 23/8/1941 о награждении санитаров орденами "за вынос определенного количества раненых с оружием с поля боя" соблюдался в 4-й СД ?
Считается, что за войну самый "результативный санитар" был служивший в кавалерийском полку лейтенант медслужбы Ефим Аронов, вынесший с поля боя и оказавший первую помощь свыше тысячи раненых бойцов, но, например, Аронов имел четыре ордена Красной Звезды и два ордена Отечественной войны, а в указе прямо говорится, что за вынос 40 раненых представлять к БКЗ, а за 80 спасенных к ордену Ленина. Или вот на днях прочитал про санинструктора кавалера двух орденов Славы Марию Поливоду, у нее на счету свыше трехсот спасенных с поля боя раненых бойцов и офицеров, но "наградной эквивалент подвига" не сходится с пунктами указа.

Л.П. - Нет, у нас в дивизии этот указ вообще не соблюдался. У нас в полку были санитары, вынесшие с поля боя в общей сложности и шестьдесят и восемьдесят и более раненых с оружием, но даже речи не шло, чтобы комполка майор Шапоренко или наш начштаба майор Алексеев заполнили на них наградные листы на орден Ленина или на орден Красного Знамени, как это предписывалось упомянутым вами указом. Санитары и санинструкторы собирали у раненых медальоны или записывали фамилии вынесенных бойцов и офицеров, поэтому был точный счет, кто сколько раненых вынес с поля боя. Но подавать наградные листы на отличившихся батальонных медиков должен был штаб части, а начальник санитарного отдела (медслужбы) дивизии только ставил свою подпись. Я после войны, уже здесь, встретил одного бывшего старшину, санинструктора из 16-й Литовской Дивизии, по фамилии Иосман, так у него пять орденов за вынос раненых, и среди них даже ордена Ленина и БКЗ, но это очень редкий случай.
Г.К. - В Вашей фронтовой "медицинской практике" приходилось сталкиваться с "самострелами"?
Л.П. - Несколько раз. Это явление не было настолько распространенным, как сейчас иногда заявляют некоторые ветераны. В курсантской бригаде, например, мы про них, про "самострелов", почти и не слыхали, в 19-й СБр воевал идейная молодежь, преданная своей Советской стране. Были перебежчики, так у нас сбежали к немцам два украинца из бригадной санроты, один из них был старший лейтенант, командир взвода, но общий настрой у красноармейцев был один - сражаться до последнего патрона. В 4-й СД были "самострелы" и "членовредители", и "голосующие из окопов", но если кто-то из бойцов роты заметил бы такого рядом в траншее, то пристрелил бы на месте. "Самострелы", если не полные дураки, пытались сразу проскочить с передовой в санбат, поскольку в своем батальоне их бы за такое убили бы сразу.
Но были и случаи, когда солдата могли обвинить в "самостреле" ошибочно. Одного такого мне удалось спасти от трибунала. Я находился в санбате дивизии, и там как раз "особист" и начальник санотдела дивизии разбирались со взводным лейтенантом, обвиненном в "самостреле", совершенном во время атаки. Лейтенант имел пулевое ранение в кисть руки и в ране были следы порохового ожога и ткань от его перчатки. Взводный оправдывался со слезами, говорил, что он не виноват, просто когда он спрыгивал в немецкий окоп держа автомат за край дула, прикладом автомата он, падая, непроизвольно ударил о землю и произошел выстрел, поэтому в ране ткань и следы ожога. И тут сандив видит меня и говорит "особисту": "Вот, батальонный фельдшер, он на передовой таких ран насмотрелся, давай его мнение спросим", и "особист" согласно кивнул головой.

Я им говорю, что мудрить здесь нечего, возьмите автомат и сильно ударьте прикладом о землю, если произойдет выстрел, то лейтенант говорит правду. Так и сделали, и в результате "эксперимента" со взводного были сняты все подозрения.
Г.К. - Вы числились в списках "погибших в боях за Родину" и были награждены орденом Боевого Красного Знамени - "посмертно". При каких обстоятельствах Вас посчитали погибшим?
Л.П. - В сентябре 1943 года шли бои за речкой Болва. В одном из боев, под шквальным огнем, я сам пошел на поле боя, полез в самое пекло, собрал нескольких раненых в свежей воронке, стал перевязывать, но немцы продвинулись вперед, пришлось отстреливаться от них, а потом - разрыв снаряда передо мной... и меня "накрыла тьма". Очнулся в госпитальной палате, вокруг все говорят не по- русски, я сначала с ужасом подумал, неужели произошло самое страшное, и я оказался в немецком плену?!, и вдруг раненый с соседней койки обратился ко мне на русском с сильным акцентом: "Очнулся, товарищ?". Оказывается, что вся палата забита ранеными красноармейцами из латышской дивизии, нахожусь я в госпитале №2833 в поселке Контауровка Горьковкой области, и привезли меня сюда без сознания еще неделю тому назад с тяжелой контузией. В декабре 1943 года меня комиссовали из-за этой контузии с формулировкой "негоден к строевой службе в военное время, ограничено годен 2-й степени в мирное время", но из армии меня не демобилизовали, а направилил в резерв медслужбы Главного Санитарного Управления, а уже оттуда - старшим фельдшером в тыловую часть, в 52-й ЦАС ( Центральный автосклад), где я и встретил конец войны. О том, что я уже числюсь погибшим, - узнал случайно.

В середине 1945 года в ЦАС прибыла с проверкой комиссия во главе с полковником медслужбы, и когда я доложил ему по форме, полковник вдруг сказал, что помнит, как в сорок третьем, будучи начмедом армии, он, за Брянском, ставил свою подпись на наградной лист (посмертно) батальонному фельдшеру, лейтенанту Пекарскому, и спросил, не является ли погибший моим братом. Я ответил, что родных братьев не имею, а все двоюродные братья погибли на других фронтах, а под Брянском воевал я сам, но, как видите, стою перед вами живой, и, возможно, что погибший просто мой однофамилец. Полковник записал мои данные, после проверили в СанУпре, и выясняется, что это я числюсь убитым и награжденным посмертно. Вручили орден, а потом я отправился служить на Дальний Восток, на Сахалин. Демобилизовался из армии капитаном в 1957 году, вернулся в Киев и до пенсии работал фельдшером на Станции скорой помощи.
Интервью и лит.обработка: Г. Койфман

Эрдман Нина Михайловна

Н.М. Эрдман.
В Сентябре 1941 связисты должны были поехать за какой-то аппаратурой в Москву, и мне разрешили с ними поехать на 4 дня. Это была какая-то благодарность, за что - не помню. Вот тогда я сфотографировалась.

В воскресенье началась война, а уже в понедельник в нашей школе были организованы курсы санинструкторов. Учили нас как гипс накладывать, уколы делать, перевязки. Продолжалось это недолго, и 6-го июля в ночь мы пошли на Кутуар. А контингент какой - девчонки из школ да пожилые, которых армию не брали. Прошли почти 40 километров! Растерли ноги до крови. Пришли в лес. Поставили палатки. На утро началось лечение ног. Вскоре нас обмундировали, и тут же мы приняли присягу. Меня назначили санинструктором в пуль-роту. Я знала устройство Максима и умела из него стрелять. Прилично стреляла и из винтовки.

Нас перебросили под Ельню. Ну, а что такое ополченцы? Ничего не знают, ни фига не умеют! Эти старики, может, когда-то и служили, но никто ничего не умел. Многие и из винтовки не умели стрелять. Немцы нас атаковали. Все было, как в кино - они шли на нас цепью. Ты же видишь, как стена на тебя движется! А здесь одни старики, да мы! Мы сразу драпанули, а как иначе?! Попали в окружение. Тут страшно - оружие валяется, куда двигаться - неизвестно, паника! Ужас какой-то! Мы же не налегке, у нас еще раненые на руках. Выезжаем в поле,: в какую сторону двигаться? Кругом все горит. Начальство носится. Куда идти - не знает. Долго не могли выбраться. Был у нас такой врач Клыков, вот он нас поддерживал: "Девчонки, имейте в виду, что в меня не попадет никакая бомба. Держитесь меня, и не бойтесь." И действительно, когда он был рядом - мы ничего не боялись. И главное, обошлось. Раненых из окружения всех вынесли.

Потом вышли, дошли до штаба какой-то дивизии. Здесь немец, как стал бить! Нас послали вытаскивать раненых. На плащ-палатках их вытаскивали с поля боя. Там такой случай произошел. Ползу я с этой плащ-палаткой. Какой-то пожилой солдат выкопал себе ямку и сидит в ней. Говорит: "Чего ты тащишься?! Прыгай сюда!" Я прыгнула. Ну что же, я буду отсиживаться?! Посидела немного. Говорю: "Не могу!" Я вперед ползу, беру раненого, ползу обратно. Подползаю к этому окопу, а у солдата осколком снята голова.

- Что входило в сумку санинструктора?

В сумку санинструктора входили йод, перевязочный материал, индивидуальные пакеты и просто бинты и вата, стрептоцид в порошке. Больше ничего не было, даже перекиси. Потом мы стали связными. Наташа (Наталья Никитична Пешкова) хорошо ездила на лошади, ну и я тоже научилась. Отвозили какие-то документы. Постепенно девчонок с передовой стали убирать и сначала нас взяли в санчасть нашего 63-го полка 21-ой дивизии. Полковая медсанчасть - это два врача и четыре медсестры. Мы же пропускали до 300 человек за сутки! Если идет наступление, то поток - страшный. Там узбеки и таджики были - ЧП самострелов было очень много. Симулянтов было много. Постоянно приходили: "Курсак больной!" Врач нам сказал: "Сделайте маленькие порошочки. Один дайте, если не проходит - второй. Потом скажите, что не может не быть лучше. Если уйдет, то понятно - симулянт. Ну а если боль остается тогда надо искать причину." Были и показательные расстрелы. Одного помню. Он из-за буханки хлеба руку или ногу себе повредил. Очень уж стало часто.

Потом перевели нас в медсанчасть дивизии. Госпиталь очень часто разворачивали в лесу, редко когда в домах останавливались. Приезжали. Расчищали площадку. Тут же ставили палатки. Собирали раненым ягоды, грибы, березовый сок. Бывало, поток раненых такой, что по несколько суток без сна. Самое страшное - это холод. В палатах бочки стоял вместо печек, пока топят - тепло, а перестали топить - холодно. Одевали нас хорошо, но морозы то какие были! Несмотря на это почти не болели. Очень болели руки от гипса. Он ведь в поры попадает и не вымывается - руки горят страшно. Это сейчас уколы делают наркоза, а тогда хлороформенные маски. Так этого хлороформа так надышишься, что сам дурной становишься. Но, знаешь, как-то мы не осознавали всех этих трудностей.

- А.Д. Чем обрабатывали раны?

Раны обрабатывали перекисью, потом только край - йодом, затем реванолью и накладывали повязку. Самыми характерными были пулевые ранения грудной клетки. Руки. Реже - живот. Сумасшествий не было, но эпилепсии было много. На рану сначала наложишь слой чистых бинтов, потом уже - стиранные. Мы же стирали бинты на морозе! Я поэтому два раза руки и обморозила. Их же надо было выстирать, повесить, скрутить и дезинфицировать. Потом у нас уже все время на печке стояли четыре ведра горячей воды. Иногда врач разрешал взять одно ведро, чтобы помыться. Был и утюг - проглаживать швы одежды от вшей. Мы все-таки почище были. Раненые - те все во вшах. Один раз нам чесотку занесли, но мы ее быстро вывели. Кормили нас два раза в сутки - утром и вечером. Рацион - армейский. Утром - каша, 35 грамм сахара и 600 грамм хлеба черного, а обед и 2-х блюд. Мы с Наташкой - девчонки глупые, нам дали хлеб и сахар утром. Мы все съели, а вечером у нас ничего нет. Более опытные фельдшера, они себе на вечер оставили по кусочку хлеба и сахара, а мы прыгаем. Одеты мы были по-мужски. У меня 35-тый размер, а мне дали эти здоровые башмаки и обмотки! Досталось нам здорово: Караульную службу не несли.

- А.Д. Каковы были Ваши функции в госпитале?

Я была медсестрой. В операционную приходила раньше всех, готовила инструменты, кипятила воду, дезинфицировала. В одной деревне остановились и пошли переливать кровь тяжелораненым. Я держала квадратную бутылку с деленьицами. Врач переливал. Немцы налетели, и бомба попала в крыльцо, но не разорвалась, а разрушила крышу. Что получилось? У нас на крыльце стояли ящики с перевязочными материалами и всякой всячиной. Буквально за полминуты до этого врач говорит: "Нина, подай мне жгут". Я только хочу пойти к ящикам, и входит профессор Покровский: "Я подам". Его убило. У Наташи было сотрясение мозга. А у меня - лишь несколько царапин. Когда откапывали, то оказалось, что я вся в крови - это была кровь из разбившейся банки. Сейчас страшно вспомнить.

Н.М. Эрдман в верхнем ряду вторая справа. В нижнем ряду в центре Н.Н. Пешкова
Был еще такой случай. Госпиталь располагался на территории Серпуховского Кремля. Мы жили с Наташей в доме и вечером дежурили. Только пришли, легли, и тревога - немец бил из дальнобойных орудий по Кремлю. Был приказ - по тревоге всем идти в траншею. Наташа говорит: "Никуда мы не пойдем! Если уж судьба нам погибнуть, так пусть так и будет". Мы не пошли. А получилось так, что снаряд разорвался в кроне дерева над траншеей, и осколки пошли вниз и многих, кто был в траншее, убило или ранило. Так нам потом еще и выговор сделали, что мы в траншее не были!
- А.Д. Вам приходилось лечить немцев?
Немца я видела один раз. В самом начале, в 41 году, сбили самолет. Летчик был ранен и попал в плен. Был он, прямо, как мы их представляли. Рыжий здоровый, очень высокий. Он был ранен в мочевой пузырь, и ему была необходима операция. У нас была замечательная женщина-хирург. Когда она пришла, он заявил: "Я не хочу, чтобы меня женщина оперировала".Всю ночь рвался и ругался. Слава тебе Господи, он под утро умер.

Сделать бесплатный сайт с uCoz